Узнать доподлинно, как распределялись победы за фасадной стеной, не так-то просто. Пожар 1837 года оставил от Зимнего дворца черный обгорелый остов. Последовавшая за этим страшным событием реконструкция дала повтор. В главном — верный. В деталях — нет: новое — всегда другое. И все же…
Мы — в Зимнем дворце. Проходим через трехнефную Растреллиеву галерею, отдавая должное ее торжественной приподнятости и радостной значительности, обещающим праздник. Поднимаемся по Растреллиевой Иорданской лестнице, удивляясь, почему нас не встречают дамы и кавалеры Елизаветинского двора, без которых так неполно в золото одетое лепное ликование. Входим в аванзал и попадаем в иной мир — Невскую анфиладу Кваренги…
Всего один шаг отделяет одно время от другого. Беда в том, что для нас подобный временной переход сопряжен с немалыми трудностями. Понаблюдайте за собой. Все три зала, составляющие анфиладу, огромны по высоте. Средний, называемый «Большим», еще велик и по глубине. Не будь в залах экспозиционного лабиринта, преодолеть подобные пустоты вряд ли каждому было бы под силу. То срабатывает ставший привычным для наших жизненных условий пространственный модуль — куб с трехметровой гранью. Этот куб — как мечта о комфорте, еще не достигнутом, но уже потребовавшем расплатиться за услугу внутренней зажатостью, внешней ссутуленностью, заставляющими смотреть в пол, а не в Небо.
Чтобы оценить Кваренгиеву Невскую анфиладу, необходимо внутренне раскрепоститься, внешне распрямиться — почувствовать себя достойным царственной простоты…
В Кваренгиевых залах нужно шествовать, взирать, изрекать,
подчинившись медленному и мерному течению пространства,
заданного величественным шагом ордерного строя.
Залы эти придают значительность всему происходящему:
каждому слову, обращенному к Вечности;
каждому жесту, предназначенному для всех,
присутствующих здесь зримо и незримо;
каждому взгляду, выражающему понимание всего,
что было, есть и будет.
В классические интерьеры Зимнего дворца суету реального, быстротекущего, сиюминутного времени вносим мы — зрители, спешащие набраться побольше впечатлений и поскорее составить представление о том, каким оно было —. это наше прошлое. В суете такого представления не получить.
Смысл дворцовых покоев раскрывается в тишине, особенно, когда они стоят, замерев в ожидании дворцовых церемониалов, завершающихся торжественно-величественным выходом Той, для которой предназначено все это великолепие. Слышите голос Державина, воспевающего свою «Фелицу»?..
Рафаэль чудный, бесприкладный,
Изобразитель божества!
Средь дивного сего чертога
И велелепной высоты
В величестве, в сияньи бога
Ее изобрази мне ты.
Ученый муж И.Г. Георги, описывая Санкт-Петербург Екатерининских времен, сообщает немало интересного о придворной жизни. Так, по его сведениям, в году бывало до 25 придворных праздников, не считая иных торжеств. Праздник включал богослужение в придворной церкви, съезд дворянства, публичный стол, вечером бал или маскарад. «Ко двору допускался всяк, кто шпагу носить может», а потому в залах оказывалось великое множество народу, а на Дворцовой площади столь же великое множество богатых экипажей. Чужестранцы дивились «царствующему здесь повсеместно великолепию и изящному вкусу, как в украшениях зал, так и в уборах обоего пола особ орденами, драгоценными каменьями, разным серебряным и золотым шитьем и пр.».
Все смолкали, когда являлась Императрица в сопровождении всего императорского двора. Она шествовала в придворную церковь через залы, где представлялись и допускались к ее руке чужестранные министры и консулы. По возвращении Императрицы из церкви «чинилась пушечная пальба» с обеих крепостей — Петропавловской и Адмиралтейской. Ах, Императрица!
Я в сердце зрю алмазну гору,
На нем божественны черты
Сияют исступленну взору:
На нем в лучах — Фелица, ты!
Пушечная пальба производилась и в публичные обеды при “питии за здравие». Палили обыкновенно из 101 пушки. И еще деталь: в зал впускалось столько зрителей, «сколько удобно в оном поместиться может, а для любопытных особ женского пола имеется в зале галерея». Галерея, могущая вместить «любопытных особ», есть только в одном Кваренгиевом зале — Большом тронном или Георгиевском.
Это — перистильный храм со сдвоенной колоннадой, стоящей вдоль метризованного ряда окон-простенков. Это — именно храм: языческий, греко-римский, с предельно ясно выраженной идеей поклонения Божеству. Солнечный свет входит в зал, играет в узорочьи пола, в хрустальном звоне люстр, торшеров, жирандолей, насыщает цветом мягкие складки красного бархата, украшающего царский трон. Ныне исчезнувший трон «в старинном вкусе с балдахином» рисовал тоже он — Кваренги.
Архитектура упорядочивает свето-цветовые фантазии с помощью линейной перспективы. Все становится простым и ясным и, одновременно, каким-то чудодейственно-мистифицированным. То работает определенный оптический эффект: горизонтали, идущие в глубину, сходятся в одной точке. Главной, единственной, расположенной на оси симметрии зала, на уровне глаз смотрящего в эту точку человека. На самом деле ничего нет: наличие точки — оптическая иллюзия. Ничего нет? Смотрите…
В центре линейно-свето-цветового мироздания сидит Она —
Устроительница гармонизированной Вселенной,
Властительница жизней и душ российского люда,
Божество…
Она сидит здесь и сегодня, потому что это —
Ее место в Большом тронном зале Зимнего дворца
Северной столицы Российской империи!
Мистика? Наиполнейшая…
При всей простоте и ясности композиционного приема.
Тот же описатель придворной жизни Екатерининской поры рассказывает, что во время особенно торжественных приемов подле трона на бархатных подушках, лежащих на маленьких столиках, выставлялись государственные регалии — «гимн бриллиантам», как мы называем их сегодня: Большая золотая корона, малая корона, скипетр с алмазом, что был когда-то глазом индийского будды, и держава с крестом наверху.
И зрел бы я ее на троне
Сидящу в утварях царей:
В порфире, бармах и короне,
И взглядом вдруг одним очей
Объемлющу моря и сушу
Во всем величестве своем,
Всему дающу жизнь и душу
И управляющую всем.
Как щедры поэты и зодчий в прославлении Ее Величества! Разоблачим «искусство на службе у царизма»?! Державин оправдан историей: в поэтических преувеличениях он славил Идеал, совмещая Должное с Имеющимся в назидательных, как недавно мы думали, целях. Возможно и так, судя по «Облаку», написанному в 1806 году — уже в Александровское время…
Цари! От вас ваш трон зависит
Унизить злом, добром возвысить…
Насколько искренен в своих преувеличениях Кваренги, можно понять, войдя в полукруглый зал Эрмитажного театра. Наверху — божественный ордер, в простенках — ниши, где установлены скульптуры Бога Аполлона с девятью Музами. Вниз падает амфитеатр, где, как пишет Кваренги, «все места одинаково почетны, и каждый может сидеть там, где ему заблагорассудится.» Место Екатерины — в маленьком партере в самом центре полукруглого амфитеатра.
Что это? Театр для равных — отражение гражданственных идей? Не думаю: с помощью центрической системы идею равенства не воплощают. То — игра в Парнас для удовольствия Ее Величества, сидящей в самом центре! Сверху взирают на происходящее Боги, на склоне горных отрогов расположились избранные, чтобы являть «приятное зрелище». Для кого? Для всех — и россиян, и европейцев, которым не остается ничего другого, как восхищаться Ею — просвещенной монархиней, Екатериной II, Великой…
Приятность бы сопровождала
Ее беседу, дружбу, власть;
Приветливость ее равняла
С монархом подданного часть.
Повсюду музы в восхищеньи
Ей сыпали б цветы сердец,
И самое Недоуменье
Ей плесков поднесло б венец.
Щедры поэты и зодчие. Особенно зодчие, что создают храмы и чертоги, превращающие смертных в подобие, да что там, в самих Богов. Зачем? В борьбе за совершенство единственное средство Архитектуры — утверждать свойственный ее времени Идеал.
АРХИТЕКТУРА — НЕ ТО, ЧТО ЕСТЬ.
АРХИТЕКТУРА — ТО, ЧТО БЫТЬ ДОЛЖНО.
ТО, ЧТО ЕСТЬ, — ПРОСТО ЗДАНИЯ…
Архитектура становится одухотворенно-говорящей, если архитекторы искренне верят, что воплощаемый в их произведениях Идеал и есть тот образ Счастья, которого так жаждут люди… Помните, вирши-откровения двух великих сердец: Батюшков — Жуковскому, Жуковский — Батюшкову? Какие в них точные ответы, Господи.
Жуковский, время все поглотит,
Тебя, меня и славы дым,
Но, то, что в сердце мы храним,
Река забвенья не потопит…
Нет смерти сердцу, нет ее,
Пока оно для счастья дышит…
Не сомневайтесь, Кваренги славил Екатерину во имя недостижимого в реальности Всеобщего счастья. Его произведения, светлые и печальные, не могут обмануть.